читать дальше— Сегодня я сама отнесу Его Величеству чай, — мягко сказала Жанна, входя на кухню и видя, как слуги склоняются в почтительных поклонах, а горничная, уже установившая на золотой поднос чайник, чашку, сахар и сливки, даже отступила на шаг, спрятав маленькие руки под белоснежный передник:
— Как пожелаете, Ваше Величество.
Тепло улыбнувшись, Жанна взяла поднос и медленно пошла к супружеской спальне, в которой ожидал своего вечернего чая тот, кому почти два десятка лет назад вручили её — юную принцессу соседнего королевства, гарантию того, что подписанный не так давно мирный договор не будет расторгнут, ведь в противном случае с принцессой может случиться что угодно.
Два десятка лет... неужели прошло так много? Грустно улыбнувшись, Жанна начала подниматься по лестнице — каждый шаг, как прожитый с суровым и жестоким мужчиной год. Дети, которые рождались и умирали, порой не прожив и года. Гнев мужа, обвинявшего во всем её — неспособную родить здорового и крепкого наследника престола. Слезы, которые Жанна проливала перед ликами святых, моля их даровать ее лону силу. Молитвы, которые так и не были услышаны — вместо наследника родилась еще одна девочка, едва не отняв жизнь самой Жанны. Придворным лекарям удалось спасти жизнь королевы, однако лоно ее стало бесплодным, и мечты короля о сыне так и остались мечтами.
И даже дочь, оказавшаяся удивительно крепкой и хорошенькой не радовала отцовских глаз. Он редко удостаивал Изабеллу взглядом и не баловал вниманием, маленькую принцессу куда чаще можно было увидеть на руках у Великого герцога Ориса — младшего брата Его Величества. Жанна часто присоединялась к их играм, к верховым прогулкам, к катанию по реке на корабле, принадлежавшем Орису, и в какой-то момент поняла — когда муж далеко, дышится легче, улыбка сама появляется на губах, а заливистый смех Изабеллы, которую Орис подбрасывал высоко в воздух, звучит так громко, как никогда во дворце. Поняла и пожалела, что отец отдал её мрачному и жестокому Карлу, который если что и любил, так это войну.
Карл и Орис были настолько разными, что даже не верилось в их родство. Однако в жилах обоих принцев текла одна и та же кровь, а вот души... Казалось, в Карла вселился сам Бог войны, а Орис — живое воплощение бога Света и любви. Да-да, именно благодаря ему Жанна узнала, что же это такое. Сильное и светлое чувство, возникшее в сердце королевы, стало её благословением и проклятием, поскольку было заранее обречено. Нельзя было и допустить, чтобы Карлу стало известно об этом. Он и так недолюбливал младшего брата, ревниво опасался, что тот отнимет вожделенный трон, и хватило бы малейшего подозрения, чтобы Орис оказался сначала в тюрьме, а потом — на плахе.
Закон неумолим и суров — посягнувший на честь монарха должен быть казнен, и неважно, кто этот преступник. А женщину, изменившую королевскому ложу, надлежит обрить наголо, высечь плетьми, отрезать лживый язык, когда-то произнесший у алтаря клятву верности, а после — заключить в тюрьму до тех пор, пока боги не призовут преступницу к себе. Участь детей неверной жены была так же незавидна — согрешившая мать навсегда лишала их прав на трон.
Зная всё это, Жанна и не помышляла о том, чтобы позволить себе ответить на красноречивые и пылкие взгляды Ориса. Оставаться холодной и равнодушной было так сложно... проще вовсе не видеться с ним, но... Изабелла, лишенная отцовской любви, тянулась к дяде всем своим существом.
Надежда на то, что дочь вырастет, и её привязанность к Орису ослабеет сама по себе — не сбылась. В этом году Изабелле исполнилось пятнадцать, и Карл уже обмолвился, что присмотрел для дочери выгодную партию. Брак с одним из соседних принцев принесет дополнительные территории и торговые соглашения. Услышав это, принцесса в слезах выбежала из зала, выкрикнув, что никогда не согласится на такое.
А потом, поздно вечером она пришла к Жанне, села на пол у ног матери и, глотая слезы и слова, сообщила, что не может выйти за другого, потому что ее сердце уже не свободно. На вопрос, кто же похитил его, девушка не ответила, только низко опустила голову и вспыхнула. Но Жанне достаточно было вспомнить, как начинают светиться глаза Изабеллы, когда она видит своего дядю, чтобы узнать ответ.
Иногда боги жестоки. Слишком жестоки к своим детям. Жанна не сумела отыскать для дочери слов утешения. Лгать не хотелось, а правда состояла в том, что принцесса не имеет своей воли и судьбу ее решает отец, заключающий выгодный для королевства брак. Впрочем, принц тоже не может выбирать себе супругу, но разве это может утешить Изабеллу, рыдающую в объятиях матери, так и не познавшей настоящей любви?..
Тогда Жанна еще не знала, что совсем скоро на ее голову обрушится беда, по сравнению с которой замужество дочери — пустяк. Решив, что слишком долго не собирал кровавой дани на полях сражений, Карл начал приготовления к войне с северными соседями. Своими планами он как-то, увлеченный ими и обуянный жаждой действий, поделился с Жанной, полагая, что жена должна всецело поддержать его, но она сказала, глядя в сверкающие веселой злостью глаза мужа:
— Разве ты не слышал о новом оружии, которое создали их механики? Говорят, они могут обрушить гору на голову врагам...
— Ерунда! Всё это слухи, которые могут испугать только женщину или труса! Мои шпионы говорят совсем другое — северяне еще не отошли от войны с дикарями, сейчас самое время показать им, кто настоящий властелин этих мест.
— Но зачем? Разве стоят возможные богатства жизней, которые придется за них заплатить? — всё ещё надеясь на что-то, спросила Жанна.
— Смерды плодятся как навозные мухи, — презрительно бросил король, — если так пойдет и дальше — они начнут дохнуть с голоду или замышлять бунты. Самое время занять их делом, а что в таком случае может быть лучше войны?
— И все же...
— Хватит, Жанна. Война — дело не женское и решенное. А сразу после победы — свадьба Изабеллы и Герина. Так лучше тебе заняться подготовкой уже сейчас.
***
— Жанна, я бы не пришел сюда, если бы это не было так важно! — Орис явился в покои королевы без приглашения, но тревога на лице мужчины была столь явной, чтобы отказать в аудиенции.
— Слушаю, — как можно спокойнее произнесла она, радуясь, что в покоях не одна. У окна сидела Изабелла, пряча порозовевшее от смущения лицо за вышиванием.
— Нельзя допустить этой войны. Шпионы, которым поверил Карл — солгали. У меня совсем другие сведения. Как только наше войско углубится на вражескую территорию — будет похоронено под горами. Северяне действительно могут сбросить их нам на головы... Но и это еще не всё, — Орис взволнованно мерил шагами комнату, — ученые северян изобрели новое оружие, против которого шансов у нас нет. Мы должны остановить Карла, пока еще не поздно!
— Если бы я могла... — тяжело вздохнула Жанна, — но откуда ты это знаешь? Ты...
— Повелитель северян — мой давний друг. Он и предупредил меня о том, что сумеет защитить свою страну, — Орис говорил это очень тихо, слышали только они оба. — Если Карл узнает об этом — казнит меня как шпиона, но солгать тебе я не могу, потому вверяю свою жизнь. Я не хочу, чтобы из-за глупости брата погибло все, что я люблю: наша земля, люди, Изабелла и ты...
— Как жаль, что корона досталась не тебе, — тихо и горько обронила Жанна.
— Тогда ты была бы моей женой, а Изабелла — нашей дочерью, — такая же грустная улыбка появилась на губах Великого герцога и тут же растаяла. — Но боги распорядились иначе. Уговори Карла отказаться от идеи воевать с северянами. Если кто и может сделать это — только ты.
Сказать что-либо еще Орис не успел — в покои вошла горничная, а говорить при посторонних не стоило. Глядя уходящему мужчине в спину, Жанна думала о том, какими словами попытается убедить мужа, и ничего придумать не могла. Стойкая уверенность, что Карл просто-напросто не станет её слушать, тяжелым камнем легла на душу королевы, и укоризненный взгляд Изабеллы только добавлял горечи.
***
Предчувствие Жанну не обмануло. Карл попросту отмахнулся от её слов. Он был весь поглощен подготовкой будущей победоносной кампании, которая покроет его имя неувядающей славой. Простолюдины, которым обещали щедрые трофеи, радостно записывались в солдаты, а Жанна видела вместо живых и сильных мужчин — мертвецов и калек. Сон бежал от королевы, а слова молитв не шли с губ. Боги молчали.
Но благодаря этой бессоннице, она и услышала легкие шаги Изабеллы, а потом, тихо приоткрыв дверь, увидела, как дочь крадется к отцовской спальне, что-то пряча за спиной. Это оказался кинжал — острый, идеально отточенный и поблескивающий в свете свечей металлическим холодом. И так же сверкали глаза девушки, когда на вопрос Жанны, что она собралась делать, принцесса ответила:
— Остановить войну! Отец никогда не послушает тебя, меня, Ориса. Никого не послушает. Но если его не станет...
— Ты... — Жанна изумленно уставилась на дочь, — собралась убить своего отца?..
— По-другому нельзя, мама, — сурово произнесла Изабелла, — одна жизнь не может быть ценней сотен тысяч.
— Глупышка, — сильно сжимая запястья девушки, прошептала королева, — я не могу позволить тебе сделать этого! Ты знаешь, как казнят убийц монархов?
— Пускай! Зато все эти люди будут живы... и ты... а Орис станет королем и никогда не развяжет войны! — яростно прошептала девушка. — Я все равно не проживу долго, если отец выдаст меня за Герина. Не позволю ему коснуться себя!
— Девочка моя... — чувствуя, как по щекам потекли слезы, прошептала Жанна, — я обещаю, что войны не будет. Ты веришь мне?
Несколько секунд Изабелла смотрела в глаза матери, смотрела молча, жадно, испытывающе, а потом кивнула, разжимая пальцы. Кинжал звякнул, упав на мраморный пол, а сама принцесса развернулась и побежала прочь, стремясь скрыться даже от матери.
***
— Орис, я никогда ни о чем не просила тебя, — старательно пряча волнение, начала Жанна, когда они прогуливались в зимнем саду, куда королева пригласила великого герцога. — Но теперь просьба есть. Позаботься об Изабелле. Она любит тебя слишком сильно, впрочем, ты знаешь это лучше меня.
— Жанна...я... — теперь и на щеках Великого герцога вспыхнул румянец, — я никогда не позволил бы себе посягнуть на честь принцессы.
— Я знаю. Потому и прошу — заботься о ней и дальше, — не глядя в глаза собеседника, продолжила Жанна. — Ты единственный, кто сможет защитить её, когда...
— Что ты задумала? — мягко беря руку королевы в свои, спросил Орис, не на шутку испуганный странным поведением женщины.
— Я знаю, как остановить войну. Но больше не скажу ничего. Обещай, что станешь опекуном Изабеллы до той поры, пока она не найдет себе мужа.
— Я...
— Обещай, Орис, — настойчивость в голосе Жанны пугала, и спорить Великий герцог не стал.
— Клянусь богами, что с головы Изабеллы не упадет ни один волос, а рука и сердце достанутся тому, кого она выберет сама.
— Спасибо, — светлая улыбка скользнула по губам Жанны, — за всё.
*** Остановившись перед дверью в спальню, Жанна поставила поднос на подоконник, а потом вынула из потайного кармана крохотный флакончик. Откупорила и вылила его содержимое в чайник, надеясь, что ей хватит сил выдержать то, что случится потом.
Когда боги молчат, приходится творить судьбу своими руками. Сунув пустой флакон обратно в карман — зачем утруждать судей поиском доказательств? — Жанна поднесла чайник к носу. Запах не изменился нисколько, а значит, Карл не поймет ничего до тех пор, пока не будет слишком поздно.
***
— Зачем ты это сделала?! — воскликнул Орис, стараясь не смотреть на кандалы, которыми были скованы руки Жанны.
Великому герцогу, без пяти минут королю, было невыносимо больно видеть эту женщину здесь — в камере, выход из которой только один. На эшафот. Казнь королевы-убийцы состоится завтра на рассвете, и он бессилен что-либо изменить. Закон есть закон, и даже король обязан подчиняться ему.
— Одна жизнь вместо нескольких тысяч, — улыбнулась Жанна, — разве это не выгодная сделка?
— Нет! — громко выкрикнул он. — Если это — твоя жизнь. Как я мог допустить это? Боги словно ослепили меня... Я должен был догадаться, когда ты требовала у меня клятвы!
— И ты дал её, — напомнила женщина, — сдержи слово, иначе я приду с того света за твоей душой, — это было сказано совершенно серьезно, а глаза Жанны пугали своей уже нездешней бездонностью.
— Жанна... это не должна была быть ты...
— А кто? Я обещала Изабелле, что войны не будет, а мать не имеет права обманывать свое дитя.
— Неправильно! — Великий герцог с размаху ударил кулаком в каменную стену. — Как боги допускают такое?!
— Они молчали, а мир так просто сохранить чашкой чая.
— Зачем... — уже зная, что не получит ответа, прошептал постаревший за эти дни Орис.
***
Великого герцога подняли посреди ночи вестью, что король умер. И не боги призвали его к себе — королева отравила супруга, в чем и созналась, как только муж испустил дух.
— Доказательства! — закричал он тогда, не веря ни единому слову, надеясь, что это дурацкий розыгрыш.
— Флакон из-под яда был в кармане платья Её Величества, — сухо сообщил вестник. — Королева не отрицала своей вины, но допрос с пристрастием к ней еще не применяли. Мы ждем вашего разрешения, сир.
— Сир? — королевский титул резанул.
— По закону, женщина не может наследовать трон, а значит — корона переходит к Вам, — терпеливо пояснил тайный советник, стоящий тут же. — Вы даете разрешение на допрос, Ваше Величество?
— Нет. Она... преступница созналась сама, зачем её пытать? — стараясь говорить как можно спокойнее, произнес Орис.
— Но у нее могли быть сообщники, а это значит, что под угрозой Ваша собственная жизнь, кроме того, принцесса тоже может что-то знать, — протянул тайный советник. — Допрос с пристрастием может пролить свет...
— Я запрещаю вам касаться королевы, — жестко бросил он тогда, — и тем более — не смейте протягивать руки к принцессе! Как опекун Изабеллы и ваш король, я запрещаю!
— Как прикажете, Ваше Величество, — склонился советник, покидая покои Ориса, а сам бывший Великий герцог смотрел ему вслед, пытаясь полностью понять, что только что услышал.
***
Орис сдержал слово, данное Жанне. С северянами был подписан вечный мирный договор, а на церемонии подписания Изабелла увидела сына несостоявшихся врагов. Красота юноши, чем-то похожего на Ориса, не оставила принцессу равнодушной, и спустя еще полгода оба монарха снова встретились — уже как родственники. Этот брак заключался по любви, что было удивительно для времен, когда короли являлись всего лишь жертвами династических договоров.
Сам король Орис прославился как добрый, справедливый и миролюбивый правитель. И только один его указ был не понят подданными. Король запретил ввоз и распитие чая на территории государства. Того самого чая, в чашке которого Жанна когда-то принесла мир. Орис объявил чай очень вредным напитком, от которого рано стареют. И вообще... у него был отвратительный запах. С момента казни Жанны чай приобрел невыносимую вонь горелой человеческой плоти и ничего поделать с этим Орис не мог.
читать дальшеВ тот день шеф задержал нас для еженедельной промывки мозгов, именуемой «собранием трудового коллектива», а потому в метро я спустилась позже обычного. Без десяти минут двенадцать, время, когда все смотрят на часы и прикидывают — открыты ли еще переходы между станциями. У меня прямая. Синяя.
Я плюхнулась на первое попавшееся сиденье, блаженно откинулась на спинку и закрыла глаза. Лепота. Еще бы голова не раскалывалась так, словно в виски вколотили раскаленные гвозди — и был бы рай. Странно, погода сегодня хорошая, весна не по-питерски ранняя и солнечная, а голова болит уже который день. Так-с, где-то в сумке у меня был «Темпалгин»… Правда воды нет, придется это колесище насухую в глотку закатывать. Черт.
Хотя, стоп, вот же она — остатки минералки, купленной утром. Всего-то пара глотков плещется на самом донышке, но мне хватит. Ну вот, теперь должно полегчать. Наверное. Правда, вчера таблетки не помогли, и позавчера тоже. Я едва до дома доползла и рухнула на постель, впервые обрадовавшись тому, что живу одна, и не нужно кормить проголодавшихся дву- и четвероногих питомцев. С первыми не сложилось, на вторых — аллергия, а цветы я поливала позавчера, так что могу себе позволить проваляться на постели хоть до утра, надеясь на то, что боль пройдет.
На какой станции тот парень зашел в вагон, я не помнила. Моя — конечная, проехать нереально, обязательно объявят стандартную фразу: «Поезд прибыл на конечную станцию. Просьба освободить вагоны». Помню только: открыла глаза, осознав, что просто вырубаюсь, и увидела его, сидящего рядом со мной. Странно — вагон практически пустой, можно выбрать любое место, а он… Хм…
Полуприкрыв глаза, стала рассматривать соседа по сиденью. Ничего особенного: длинные темные волосы, серые глаза и самые обычные губы. Не заметишь в толпе, не обратишь внимания, просто пройдешь мимо. Опустив взгляд чуть ниже, увидела, что парень что-то пишет в блокноте, держа ручку в длинных пальцах. Черт. Если мне что и нравится в мужчинах по-настоящему — так это руки, когда пальцы такие же длинные, как у этого… писателя. Фетиш? Возможно.
Интересно, а что он пишет? Список покупок? Нет, обычно этим женщины занимаются; перечень дел на завтра или… Помню, когда мне было лет шестнадцать, я в таком же блокноте стишки о несчастной любви писала. Тогда мобильные годились только для звонков, а о планшетах никто и не слышал. Так может, парень тоже… поэт?
Впрочем, какое мне дело? Все равно больше я этого писателя не увижу и не узнаю, что именно он так старательно выводит на листе. Настолько старательно, что из носа закапала кровь прямо на бумагу. Капли падали часто, но парень словно не замечал этого. Настолько ушел в придуманный мир?
— Извините, молодой человек, — негромко сказала я, — у вас кровь.
— А, это? — так же негромко ответил он, проводя рукой по лицу, пачкая пальцы и удивленно глядя на них. — Надо же, а я и не заметил. Спасибо, — он вынул из кармана бумажный платочек и прижал к носу, а сам откинул голову на сиденье.
— Не за что, — буркнула я, видя, что он не горит желанием поддерживать беседу, и не собираясь навязываться.
— Есть за что, вы неравнодушны, — улыбнулся парень, продолжая так же сидеть, — это редкость в наше время. В любое время. Жаль, что о себе вы не заботитесь так же и глотаете таблетки вместо того, чтобы пойти к врачу.
— Откуда… — начала я и осеклась, вспомнив, что не знаю, когда он сел в вагон. Может, и видел, как вытаскивала «Темпалгин». — Некогда мне по врачам, — словно оправдываясь, сообщила парню.
— Врете, — он снова улыбнулся, и обыкновенное лицо странным образом изменилось, появилось в нем что-то… удивительно привлекательное. — Я тоже так врал, пока… — теперь осекся он, и произнес спустя минуту: — О, моя станция. А вы все же сходите к врачу.
И он вышел, забыв на сиденье заляпанный кровью блокнот. Подумав, что там может быть что-то важное, я положила блокнот в сумку, решив, что отдам хозяину, как только снова увижу. Почему-то в этот момент я была совершенно уверена, что новая встреча обязательно состоится, раз мы пользуемся одной веткой. Только он вышел на «Черной речке», а до моего «Парнаса» ещё доехать надо.
В этот раз таблетки все же подействовали, и когда я поднялась в квартиру, голова не болела совершенно. Мне только ужасно хотелось есть и еще… узнать, что же в блокноте. Ну да, некрасиво это, словно в замочную скважину заглядываешь, но я буду не я, если не узнаю. Я же спать спокойно не смогу — любопытство не даст сомкнуть глаз. Бороться с ним бессмысленно, не стоит и пытаться. Так зачем издеваться над собой, если можно просто…
Блокнота в сумке не было. Я перетряхнула ее всю, откопала в одном из кармашков старую помаду, в другом — тысячу рублей, о которых давным-давно забыла, но блокнота не нашла. Странно. Если бы меня обворовали, то вытащили бы кошелек или мобильный, но не самый обычный блокнот, еще и заляпанный кровью. Так куда же он делся?
Единственное разумное объяснение, пришедшее в голову, — я просто положила блокнот мимо сумки. Бывает такое — обычная рассеянность, от которой не застрахован никто. Жаль, конечно, что не смогу вернуть блокнот владельцу, но, если честно, шансы на еще одну встречу — минимальны.
***
Однако она состоялась — наша следующая встреча, даже скорее, чем я думала. Прошло около недели, и я снова возвращалась с работы поздно, с больной головой, на которую в этот раз таблетки уже не подействовали, и с сослуживицей, которой пообещала помочь разобраться с бумагами. Делать это я собиралась у себя дома — там мозги варили лучше, чем в офисе.
Мы вошли в вагон и молча сели, и так же молча — ехали. Лена вообще не была болтуньей, что особенно радовало сейчас, когда каждый звук раздавался в голове как набат. Я снова сидела, закрыв глаза и пытаясь абстрагироваться от боли, а потом ненадолго их приоткрыла и… опять увидела его — моего загадочного писателя. Он снова сидел и писал что-то в том самом блокноте, и я не удержалась:
— О, вы нашли его? Здравствуйте.
— Привет, — опять та же улыбка, меняющая его радикально, — кого нашел?
— Блокнот, — не смутилась я, — в прошлый раз вы оставили его здесь, в метро. Я хотела вернуть, но положила мимо сумки.
— Вот как? — высмеивать меня он не стал, чем приятно удивил. — Наверное, вам показалось. Когда болит голова, и не такое привидится, а вы ведь так и не сходили к врачу.
— Нет, — скривилась я.
— Вот что, — пальцы, те самые обалденно длинные пальцы легко коснулись моего плеча: — Вам нужно побольше бывать на воздухе. Давайте встретимся завтра и просто погуляем?
— Где? — вырвалось, прежде чем я вспомнила о приличиях и манерах.
— Мне все равно, называйте место, желательно — позеленее, — он не убирал руки и продолжал улыбаться.
— Тогда на Елагине?
— Да. Завтра в восемь буду ждать вас у центрального входа, — сказав это, парень поднялся и вышел из вагона, и только тогда я вспомнила, что понятия не имею, как зовут загадочного писателя.
— Проехали, — махнула рукой я, уже решив для себя, что завтра обязательно пойду.
***
И я пошла. И, пожалуй, лучшего вечера у меня еще не было. Мы гуляли по полутемным аллеям и говорили обо всем на свете. Правда, больше говорил он, читал из того самого блокнота, а я слушала, потому что еще никогда поэт не дарил мне своих стихов, которые никто раньше не слышал. То, что когда-то писала я, не шло ни в какое сравнение. Я слушала, не зная, какими словами выразить восторг, а в итоге с губ сорвалось глупое и затасканное:
— Ты гений!
— Нет, — возразил он, а я обратила внимание на укоризненный взгляд, которым после восторженного возгласа смерила меня пожилая дама, выгуливающая не менее пожилую собачку неведомой породы. Мне стало неловко — веду себя, как школьница, куда это годится? И я заговорила тише:
— Не скромничай, тебе издаваться нужно!
— Нет, — покачал он головой, — не стоит, особенно сейчас.
— Ты о чем? — не поняла я.
— Неважно. Становится холодно, пойдем, провожу тебя домой…
— Зайдешь? — плюнув на то, что девушка не должна так себя вести, спросила я, когда мы стояли у двери.
— Да.
***
А потом это стало ритуалом. Он входил в наш третий от машиниста вагон, когда я возвращалась с работы, садился рядом и брал мою руку в свою, сплетая пальцы. И молчал. Но слова с недавних пор стали казаться мне лишними. Зачем они нужны, если все понятно и так? Если я знаю, что из вагона мы выйдем вместе, поднимемся ко мне, и очень скоро я забуду о постоянной головной боли. Моим лекарством стал он — поэт, имени которого я не знала, потому что:
— Имя — это всего лишь сочетание букв, которое ничего не говорит о тебе самом, — сказал он в самый первый вечер. — Сколько сейчас в этом парке Светлан, Игорей, Александров? Есть я и ты, а имена… они неважны.
И я согласилась. Сама не знаю — почему. Может, потому, что мне было слишком хорошо с ним? И постель тут играла далеко не самую важную роль — я знала много хороших любовников, но такой близости не было ни с кем. Я успела им заболеть и находилась в терминальной стадии, когда:
— Ты зря не послушала меня и не пошла к врачу, а теперь поздно.
— Ты о чем? — я уставилась на него, не понимая, к чему это сказано.
— Неважно. Важно то, что скоро мы сможем всегда быть вместе.
— Я не понимаю…
— Одевайся, я покажу.
***
Я переводила взгляд с него на надгробие и думала, что просто-напросто схожу с ума. Но на черном мраморе был изображен тот, кого еще час назад целовала, кому отдавалась, кто сейчас… смотрел на меня, ожидая, что я скажу.
— Это шутка? — нервно произнесла я, чувствуя, как стискивает голову боль.
— Я никогда не был шутником.
— Но это невозможно, ты же… мы… Так не бывает.
— Бывает и не так, — грустно улыбнулся он. — Просто поверь.
— Это… твой брат-близнец? — ухватилась за спасительно-разумную мысль.
— Я был единственным ребенком в семье. Можешь навести справки, только чтобы мать не знала. Она до сих пор оплакивает меня, хоть прошло уже…
— Два года, — автоматически подсчитала я. — Но почему?
— Я здесь, а не… — он бросил быстрый взгляд на небо, — или, — опустил глаза на землю. — Не знаю. Может потому, что так и не успел найти родную душу? А может, потому, что я — самоубийца. Слабак, который не стал бороться с болезнью, а трусливо сиганул под поезд. Да, в метро. Я не знаю, и так ли это важно?
— А что важно? — до сих пор не веря в то, что это не розыгрыш, спросила я.
— Останешься ли ты со мной теперь? И потом, после того, как… — он снова осекся и после паузы спросил: — Мне уйти?
— Нет, — выдохнув, я сжала голову руками, уже не надеясь унять боль. — Проводи меня домой… голова…
Последнее, что я помнила — это как в голове взорвалось что-то горячее и красное, боль стала запредельной, а потом все исчезло.
***
— Мне жаль, но если бы вы обратились раньше, — докторша смотрела на меня с плохо сыгранным сочувствием, но я не злилась. Если чужую боль переживать, как свою, сгоришь слишком быстро, и кто тогда будет лечить таких же, как я, опоздавших? И тех, для кого еще не поздно? Цинизм — не всегда плохо, иногда это единственный способ выжить.
— Сколько мне осталось? — спросила я спокойно. У меня нет родных, которым обычно сообщают такое, так что…
— Месяц, от силы — три. Ваша опухоль неоперабельна.
— Спасибо, — у меня даже получилось улыбнуться, а потом я попросилась домой. Зачем портить статистику?
Теперь я уже знала, что мой поэт — всего лишь галлюцинация, придуманная больным мозгом. Но расставаться с этой фантазией не хотелось: гораздо приятнее уходить, зная, что в вагоне метро тебя ждут. Ждут, быстро записывая в блокнот строчки, которые потом обязательно прочтут.
***
— Мам, мам, а что дядя пишет? — спросила маленькая девочка, дергая мать за рукав.
— Какой дядя? — в голосе молодой женщины слышалась усталость.
